И на все вопросы отвечать всегда "Живой."

Твой Новый год по темно-синей Волне средь моря городского Плывет в тоске необъяснимой Как будто жизнь начнется снова Как будто будет свет и слава Чудесный день и вдоволь хлеба Как будто мир качнется вправо Качнувшись влево. (с) Иосиф Бродский Сама того не желая, в этом году она оказалась с миром в противофазе. Родственники утверждали, что это год Красной обезьяны и встретить его нужно всенепременно в красном - но, простите, у нее шел зеленый год, и приготовлено все именно этого цвета - куплено платье цвета хакки, получены в дар сережки с поддельными изумрудами и даже подобран оттенок лака в тон платью (оттенок номер 228). 30-го вечером обнаружилось, что куда-то пропала селедка. Оливье почти готов, мимоза уже в холодильнике, свекла и морковь отварены, а селедки нет. Шуба есть, а сельди нету. Они с золовкой тут же решили, что это отличный сюжет для новогодней сказки и придумали сценарий для остросюжетного новогоднего блокбастера "Сельдь без шубы". Особенно хорошо им удался трейлер. ( Collapse )

Много чем славна станция метро проспект Ветеранов. Тут и самый скучный дизайн станции в городе, и самые тормозные турникеты на выходе, и бабушка с жалобными глазами, продающая то платочки, то чеснок, то тюльпаны. Тут статуя какого-то коня в пяти минутах от выхода, тут самые гопнические гопники стреляют мелочь самым непринужденным образом. Тут — великое разнообразие музыкантов, от таджика с баяном, играющего по утрам до одноногого молодого парня в косухе с гитарой, появляющегося по вечерам выходных дней. Возможно, что именно тут продаются самые подозрительные суши и самая сомнительная шаверма. По городу ходит слух, что тут собирается самая большая толпа на входе в метро.

Но есть у нас и настоящая загадка.

Полтора года назад, когда я переехала сюда жить, я заметила неподалеку от входа в метро степенного дядечку, продающего две какие-то книжки в голубых обложках. Дядечка (возможно даже, дедушка) выглядел очень прилично, был опрятен, лицом суров, спину держал прямо, смотрел перед собой немигающим взглядом, на уровне груди держал книжку (в приближении она оказалась творчеством Стефана Цвейга). Мне тогда показалось странной идея стоять всего лишь с двумя книгами, я еще подумала что он, наверное, из тех, кому просто скучно сидеть дома и он тут стоит ради общения с прочими продавцами всякой всячины, из любви к искусству.

( Collapse )

Знаешь, можно сказать много красивых слов о вечности и бесценности мгновения. Можно пить кофе с подругой в кафе и перетирать кости знакомым, а можно выпить с другом напополам литр водки и вылить из себя все, что накопилось и наболело. Можно пойти на выставку в музей современного искусства, а можно забрести влесопарк поглубже и и жечь запрещенный костер с местным алкоголиком дядей Васей, и слушать, как он дошел до жизни такой. Можно найти в интернете прикольную схему и вязать эксклюзивную кофту крючком, но можно носить и кем-то забытую старую зеленую толстовку. Можно пять лет учиться в художественной школе и писать оригинальные найтюрморты и изящные портреты, но можно и посто рисовать котят на полях. Можно думать о нем, и писать стихи всю ночь напролет, и сочинять о нем песни, и положить в бумажник его фотографию - но можно и и не делать всего этого вовсе, и он все равно никуда не денется. Можно учиться в поте лица и расстраиваться из-за каждой четвёрки - или не учить вовсе, скатывая с телефона всю нужную информацию и сохраняя силы и время. Можно слыть честью и совестью быть глухой к голосу собственной совести годами - и можно, как Мария египетская. В конечном итоге, подойди к окну, или вылези на секунду из палатки, или покинь ненадолго кафе. На улице прекрасная майская ночь, гудят птицы и поют автомобили, и в небе горит та самая звезда, и эти двое уснули давно, и нам даже не обязательно нужен для счастья светлый день, иногда достаточно просто не очень темной ночи.

- Нравятся ли вам мои цветы?

- Нет.

Мастер и Маргарита

Есть какая-то ирония или даже грубый сарказм в том, символом весны, праздника женствености, прекрасного, изящного, утонченного, живого стал чуть ли не самый невзрачный цветок из созданных.
Помните первую встречу Мастера и Маргариты? «Она несла в руках отвратительные, тревожные желтые цветы. Черт их знает, как их зовут, но они первые почему-то появляются в Москве. И эти цветы очень отчетливо выделялись на черном ее весеннем пальто. Она несла желтые цветы! Нехороший цвет.»
Крошечные, трогающие и обезоруживающие своей простотой желтые шарики. «Запах сильный, характерный».
Стоит только первым лучам настоящего теплого солнца осветить крыши, купола, лица, стоит только ветру принести откуда-то из далеких далей первую весеннюю свежесть, стоит только девушкам переоблачиться из утепленных джинсов в короткие юбки и догореть последнему чучелу масленицы — как во всех подземных переходах и площадях близ станций метро вырастают, словно грибы, бабушки с совершенно одинаковыми желтыми букетами, завернутыми в прозрачный полиэтилен и соответствующими гос стандарту весны и женственности.
Мимоза, ты — убога, но даже в своей убогости ты прекрасна. Так прекрасна каждая, даже самая прыщавая и забитая юная девушка — прекрасна своей молодостью и свежестью.
Ты прекрасна, потому что знаменуешь начало весны, потому что, вдыхая твой аромат, я чувствую, что лед в моей душе тронулся и холодно больше не будет.

Она работала в самом обычном универсаме в молочном отделе. Ряды стеклянных бутылок с молоком, бидоны с разбавленной сметаной, бадьи с творогом за залапанной покупателями стеклянной витриной. Хрупкая, с большими серыми глазами, в которых читалась какая-то скрытая печаль, бледная, с почти прозрачной кожей, она была самой младшей среди своих коллег, крупных женщин с искусственными, крашеными хной или выжженными перекисью кудрями, мясистыми носами, ярко-красной помадой на сжатых в нитку губах.
Почти каждый день первым в магазин заходил пожилой улыбчивый еврей с тростью, покупавший бутылку молока. Он был очень любезен, любопытствовал о делах, любил долго и пространно комментировать погоду. Однажды он предложил ей встретиться как-нибудь вне стен магазина, получил вежливый но твердый отказ, совсем не обиделся и выглядел расстроенным, когда обнаруживал за прилавком ее сменщицу.( Collapse )

А потом мы будем смеяться. Над тупыми шутками и не очень. И глумиться. Друг над другом и не очень.
Потом мы будем просыпаться от своих будильников, запивать свои яичницы кофе. Смотреть в зеркала в своих прихожих и бежать на свои работы.
Будем дышать дымом сигарет, копотью, дорожной пылью, парфюмами, дождем. Будем сталкиваться глазами и улыбаться, или сталкиваться глазами и отворачиваться. Мы будем видеться стабильно, каждую неделю – и не будем встречаться годами, но в том и в другом случае все будет прозрачно. Мы будем трепаться о стиральных порошках, домашних животных и подрастающих детях в курилках и подсобках, будем рассказывать друг другу сны – предельно честно немного преукрашивать – действительность.
Мы будем обнимать друг друга , и уклоняться от объятий тоже будем – без этого не обойдется. Мы будем умиляться важным вещам и раздражаться по мелочам.
Мы постоянно будем вспоминать – и воспоминаниях все будет казаться хуже или лучше, но не так, как было на самом деле. Мы ужесточим взгляды и смягчим нрав – и обязательно сочтем это своей заслугой.
Мы будем пить кофе на заправках и жрать малину на скалах. Предпочитать дорогие марципаны и обходиться конфетам «Взлет».
( Collapse )

Фраза эта прозвучала в моем сознании уже раз сто. Услышала я ее на спевке от одной из наших хористок, оглянула себя и подумала - вот, оно. И назидательно так повторяю, мол, знай, Кира. Попадаешь под общее правило.
И не устаю вот повторять. Утешает оно как-то.

Дорогой дневник!
Я могла бы тебе рассказать еще о Лале, о моей бедной Лале, у которой кроме меня, трех голодных котов и депрессии, ничего нет. Но мне как-то неловко выбалтывать подробности чужой жизни
Я могла бы тебе рассказать о том, как, оказывается, легко оказаться далеко-далеко от тех, кто совсем рядом, и как обидно не чувствовать по этому поводу боли.
Могла бы о том, как трудно не быть молодцом - и что толку друг друга хвалить, ведь мы не просто держимся молодцом, мы только тем и держимся, что молодцы.
О том, как странно в развалинах себя все равно узнавать себя
О том, как бывает безрадостно узнавать свою историю в текстах некоторых песен
О том, как здорово, когда есть о ком заботиться, и как страшно, что им нечего будет дать
Наконец о том, откуда вообще вырос этот соцопрос про ад
Но у меня такое чувство, что ты все это уже и так прекрасно знаешь.

Спустя пять месяцев, когда утекло уже немало воды, раздался звонок.

- Кира, это я – хриплый, даже, я бы сказала,  слегка скрипящий голос.

Думала ли я о ней в течении этих пяти месяцев? Думала. Я не умею отпускать людей.

Пару раз она мне даже померещилась в общественном транспорте. Я представляла себе, как сталкиваюсь с ней. Видела ее сияющие глаза и слышала «У меня все хорошо. Я опять работаю в больнице. Заходи на чай» или даже не особо на чай, потому что все так хорошо, что во мне особой нужды нет, и я – лишь мостик, по которому память перебирается в тяжелое и неприятное время. Такие мостики хочется сжигать.

- Кто – я?

- Я, Лала – терпеливо пояснила она.

<>( Collapse )